Ни один мускул не дрогнул на ее лице, пока я говорил.

– Я вам не верю, – холодно сказала она. – Все, что вы сказали, очень хорошо и благородно, слишком благородно для вас. Я и не знала, что вы при случае умеете и подслушать.

– Хорошо. Незачем теперь зря тратить слова. Время не ждет, и речь идет о жизни и смерти. Я скажу вам вкратце все, что вам нужно знать. Я возьму войска, на которые могу положиться, и освобожу арестованных. Затем мы силой проложим себе путь к воротам. Если они окажутся закрытыми, я возьму их приступом. Завтра мы будем на Рейне, а через день в Лейдене. После этого вы и ваш отец можете ехать, куда вам будет угодно. Теперь переоденьтесь в другое платье: приема у нас сегодня не будет. Моим гостям придется идти на прием к кому-нибудь другому. Прошу вас как можно скорее уложиться. Возьмите с собой только драгоценности и вещи, которым вы придаете особую цену, и ничего больше. Вы можете купить снова все, что вам понадобится.

Одевайтесь потеплее, ехать по льду будет очень холодно. Теперь идите. Я зайду за вами через час, не позднее. Но если вам дорога жизнь вашего отца, не говорите ничего никому, даже вашей служанке. Ступайте! – прибавил я хриплым голосом. – Чего же вы ждете?

– Я не пойду отсюда, – отвечала она. – Вы хотите удалить меня. А когда я вернусь, мой отец будет убит, ограблен и отнят у своей собственной дочери. Я никуда не поеду из Гертруденберга.

– Изабелла, – начал я кротко и терпеливо, как обыкновенно говорят с больным капризничающий ребенком, – выслушайте меня. Что можно сделать сегодня, того нельзя уже будет сделать завтра. Я склонил на свою сторону людей барона фон Виллингера ценой всего, что у меня было в этом мире. Их достаточно, и они сумеют провести нас ночью.

Но завтра будет уже поздно. Впрочем, я позабыл, что вы не верите мне. Но верите вы мне или нет – не думайте, что вам удастся поднять горожан. В один день этого сделать нельзя. Но если бы даже и могли это сделать – все же это не годится. Горожанам не сравняться с опытными солдатами, буду ли командовать я или дон Альвар. В этом случае дон Педро не захочет, да и не в состоянии будет помочь вам, что бы он вам ни обещал. Город будет разгромлен, ваш отец погибнет, а вы окажетесь в объятиях дона Педро или на дыбе, а может быть, и там, и там.

– Пожалуйста, не запугивайте меня, – холодно возразила она. – Я сумею постоять за себя лучше, чем это было до сих пор.

Я постарался овладеть собой и сказал:

– Обещаю вам самым торжественным образом, что сегодня же ночью освобожу вашего отца и выведу его и вас из Гертруденберга без всякого вреда для вас. Обещаю вам, что через два дня вы будете совершенно свободны от всяких уз, которые нас с вами связывают. Но – пожалейте хоть самое себя – не создавайте напрасно новых осложнений в моей и без того уже трудной задаче. Изабелла, дорогая моя, неужели ты не можешь поверить мне! – спросил я, упав перед ней на колени.

Она взглянула на меня, как на грязную собаку, и брезгливо подобрала свои юбки.

– Дон Хаим, – промолвила она тоном, отнимавшим всякую надежду, – ваши обещания обыкновенно бывают лживы. Мне говорили, что их нужно понимать в двух смыслах. Вспомните обещание, данное вами графине де Ларивардер!

Пока она говорила, я медленно поднимался с колен. При последних словах я, как ужаленный, отскочил от нее в сторону.

– Наконец-то я поразила вас как следует.

– Да, вы поразили меня, но не тем, чем предполагаете. В этом указанном вами случае я действительно виноват, хотя, слава Богу, не настолько, как вы думаете. Дон Педро – ловкий человек, и я не могу не признать его талантов.

– Дон Педро даже не знает об этом. Об этом рассказывал как-то вечером один из офицеров Лемы, больше в похвалу вашей хитрости, чем в осуждение вас. Он не сообразил, что я могла слышать его слова. Когда дон Педро заметил меня, он сделал ему знак, но было уже поздно. Так как я не знаю, что у вас на уме на этот раз, то предпочитаю просто не верить вам.

Начинало уже смеркаться.

– Все равно, – произнес я сквозь зубы. – Если вы не хотите сделать этого добровольно, то я обойдусь и без вашего согласия.

И прежде чем она успела сообразить, я схватил ее в свои объятия и отнес в ее комнату. Она, конечно, сопротивлялась, но я обладал большой силой и сопротивление было бесполезно.

– Переоденьтесь здесь и укладывайте свои вещи, – сказал я, посадив ее в кресло. – Если вы не будете готовы, когда я вернусь, то я возьму вас с собой в том виде, в каком застану.

– Выйдя из комнаты, я запер за собой дверь и ключ положил в карман. Это была одна из отдаленных комнат и имела один выход. В замочную скважину я всунул кинжал, так что она никак не могла отпереть дверь, если бы даже у нее оказался другой ключ.

Придя в свой кабинет, я остановился и задумался, припоминая ее слова, взгляды, жесты. Какое-то странное чувство слабости, странное желание покоя, которого я раньше не испытывал, охватило меня. Но не пришло еще время для покоя. Я медленно подошел к буфету в столовой, налил стакан вина и выпил его залпом. Этот старый херес был последней хорошей вещью, которая у меня еще оставалась. Потом я глубоко вздохнул. Дон Педро де Тарсилла, берегись! Тигр вырвался на свободу, и на этот раз он церемониться не будет!

Я позвал Диего и быстро, но тщательно вооружился. На моем окне горели две свечи – сигнал, означавший, что барону фон Виллингеру с его людьми пора садиться на коней.

Помогая мне одеваться, Диего бормотал своим монотонным голосом, который производил такое впечатление, как будто он дремал:

– Вам не следовало, сеньор, оставлять в живых отца Балестера. Только мертвые не говорят. Я ужасно раскаиваюсь, что рассказал вам его историю. Не расскажи я этого, вы, вероятно, живо разделались бы с ним.

Я взглянул на него с удивлением. Я ни разу не говорил с ним о том, что мне угрожает. Но слуги часто знают гораздо больше, чем думают их господа.

– Может быть, ты и прав, Диего. А, впрочем, не знаю. Они хотят извести еретиков и забрать их золото. А я позволил им ускользнуть. Этого они никогда не простят.

– Это верно, сеньор. Им нужны кровь и золото. Но поистине их дни сочтены, и сметены они будут с лица земли. Так сказал Господь.

Его голос звучал торжественно, а глаза блестели и расширились, как будто он хотел проникнуть взором в темное будущее. Мне не раз приходило в голову, что и сам он, по всей вероятности, еретик. Тем лучше.

В дверь постучали. Вошел дон Рюнц в полном вооружении. Увидев меня в латах, он вскричал:

– Стало быть, вы все знаете, дон Хаим?

– Да, я знаю. Но скажите мне, дон Рюнц. Может быть, кое-что мне и неизвестно.

– Ван дер Веерена бросили в тюрьму сегодня днем. Вашим офицерам был показан приказ герцога – повиноваться не вам, а дону Альвару де Леме. Я не видел этого приказа сам, мне его не показывали, потому что знают, что я с вами в дружеских отношениях. Но, судя по тому, что мне пришлось слышать, уверен, что он действительно существует. Я должен еще прибавить, что Гертруденберг охраняется почти всем отрядом дона Альвара.

– Благодарю вас, дон Рюнц. Я рад, что вы принесли мне эти вести. Это сбережет мне время, которое так быстро летит. Что касается остального, то у меня все готово. Через час или два все будет кончено.

– Вы все приготовили и не пригласили меня, дон Хаим! Я пришел сюда предложить вам свою жизнь, но вижу, что вам это не нужно.

Я схватил его руку:

– Благодарю вас, дон Рюнц. Но вы правы: ваша жизнь мне не нужна. Я не возьму вас туда, куда иду сам.

– Пусть вы идете хоть на смерть, все равно, я хочу разделить ее с вами.

– Нет, дон Рюнц. Перед вами все будущее. А я… изменник! Пусть позор и опасность измены падут на одного меня. Слушайте!

И, наклонившись к его уху, я быстро прошептал несколько слов.

– Вы все-таки пока мой начальник, дон Хаим, – отвечал он.

– Я надеюсь, что вы кончите лучше, чем я, – печально промолвил я. – Ну, теперь прощайте, дон Рюнц. Если вы хотите помочь мне, задержите их как можно дольше. А если встретимся в битве, мы обойдем друг друга. Не так ли, дон Рюнц?